При рассмотрении особенностей юридических конструкций преступлений экстремистской направленности особое внимание следует обратить на состав преступления, закрепленный в статье 213 УК РФ, устанавливающий ответственность за хулиганство. В настоящее время данная норма в существующей редакции влечет за собой массу дискуссий как в теории, так и на практике. Ярким примером может служить уголовное дело № 1-170/12, возбужденное в г. Москва по факту панк-молебна в храме Христа Спасителя. Группа из трех девушек, Толокнниковой Надежды Андреевны, Самуцевич Екатерины Станиславовны, Алехиной Марии Владимировны, назвавших себя «Pussy Riot», по мнению суда, совершивших преступление, предусмотренное пунктом «б» части 1 статьи 213 УК РФ, то есть «грубое нарушение общественного порядка, выражавшее явное неуважение к обществу совершенное по мотивам религиозной ненависти или вражды и по мотивам ненависти в отношении какой-либо социальной группы, группой лиц по предварительному сговору» [6].
Основная масса дискуссий по вопросу определения объекта этого посягательства возникла после внесения в указанную норму изменений Федеральным законом от 24 июля 2007 года. Действующая редакция статьи 213 УК РФ включает в себя два принципиально отличающихся друг от друга (в первую очередь по непосредственному объекту) деяния:
а) хулиганство с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия (п. «а»);
б) хулиганство, совершенное по мотиву политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо мотиву ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы (п. «б»).
Как указывает Ц.З. Апостолова, уголовно наказуемое хулиганство представлено ныне в виде двух качественно разных самостоятельных преступлений, одно из которых усугублено применением оружия, а другое — специальным мотивом. Полагаем, что это свидетельствует об отсутствии у законодателя представления о непосредственном объекте рассматриваемого деяния [8, с. 8].
Как известно, мотивом «классического» хулиганства является умышленное нарушение общепризнанных норм и правил поведения, продиктованное желанием виновного противопоставить себя окружающим, продемонстрировать пренебрежительное отношение к ним. Мотив же, закрепленный в пункте «б» статьи 213 УК РФ, ставит под сомнение возможность установления классических признаков хулиганства. Полагаем, что совершение хулиганства, основанного на экстремистской мотивации, является персонифицированным деянием, так как оно обусловлено желанием виновного указать на неполноценность определенных личностей, относящихся к иным расам, национальностям, религиям, политическим и идеологическим или социальным группам. А это в свою очередь исключает непосредственное посягательство на общественный порядок в целом, так как в этом случае деяние направлено на интересы определенной социальной ячейки, а не всего общества.
Это подтверждается и судебно-следственной практикой. В частности, по приговору Хамовнического районного суда от 17 августа 2012 года по уголовному делу № 1-170/12 по обвинению группы «Pussy Riot» в совершении преступления, предусмотренного пунктом «б» части 1 статьи 213 УК РФ, отмечено, что действия виновных были направлены не на посягательство на общественный порядок в целом, а лишь в отношении конкретной социальной группы — группы православных верующих [6].
Анализ статьи 213 УК РФ указывает и на то, что существующая юридическая конструкция анализируемой нормы порождает дискуссии в определении признаков объективной стороны преступления. Хотя преступление, ответственность за которое предусмотрена названной нормой, на наш взгляд, нельзя в полной мере считать экстремистским, однако, учитывая ее современную законодательную формулировку, правоприменитель с неизбежностью сталкивается с вопросами квалификации этого деяния при совершении его по мотивам политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо по мотивам ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы. Основной проблемой при этом является отграничение преступления, предусмотренного пунктом «б» части 1 статьи 213 УК РФ, от смежных составов преступлений (например, отраженных в п. «д» и «е» ч. 2 ст. 112 УК РФ; п. «а» и «б» ч. 2 ст. 115 УК РФ; п. «а» и «б» ч. 2 ст. 116 УК РФ и др.).
В преступлении, предусмотренном пунктом «б» части 2 статьи 213 УК РФ, в качестве противоправного выступает такое поведение виновного, которое грубо нарушает общественный порядок и выражает явное неуважение к обществу. Безусловно, наличие в норме оценочных признаков создает определенные сложности в квалификации соответствующего деяния.
Отметим, что в доктрине уголовного права до сих пор не существует единства во мнениях по поводу содержания понятия «грубое нарушение общественного порядка».
Так, по мнению Л.Д. Гаухмана, грубое — это существенное нарушение общественного порядка. Однако в данном случае автор заменяет одно оценочное понятие другим, что, конечно же, не является решением проблемы.
Б.В. Волженкин и С.К. Питерцев считают, что признаками грубого нарушения общественного порядка являются место, время, способ, характер наступивших последствий и продолжительность деяния и т. д.2 Б.В. Волженкин указал также на то, что о грубости нарушения общественного порядка могут свидетельствовать и различные формы причиненного насилия, что вызвано личными неприязненными отношениями [12, с. 17-18].
Некоторые ученые утверждают, что о грубости также может свидетельствовать и психическое насилие как форма выражения неуважения к окружающим4. Как видим, и в этом случае названные авторы лишь перечисляют соответствующие признаки, не раскрывая их содержания (например, изложение исчерпывающего перечня мест, где может быть совершено хулиганство, способов, последствий и т. д.).
Ничего не дает в плане уяснения сущности анализируемой категории и обращение к Постановлению Пленума Верховного Суда РФ от 15 ноября 2007 года № 45 «О судебной практике по уголовным делам о хулиганстве и иных преступлениях, совершенных из хулиганских побуждений», поскольку оно практически дублирует вышеизложенные доктринальные подходы [5].
Такие же проблемы возникают и при определении признаков явного неуважения к обществу. Так, например, некоторые ученые считают, что критерием неуважения является место совершения преступления, причем это обязательно должно быть общественное место. Отметим, что данная позиция нашла свое законодательное закрепление в части 1 статьи 20.1 КоАП РФ, которая предусматривает ответственность за мелкое хулиганство.
Однако Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 15 ноября 2007 года № 45 «О судебной практике по уголовным делам о хулиганстве и иных преступлениях, совершенных из хулиганских побуждений », давая характеристику такому оценочному понятию, как «явное неуважение лица к обществу», указывает лишь на «умышленное нарушение общепризнанных норм и правил поведения, продиктованное желанием виновного противопоставить себя окружающим, продемонстрировать пренебрежительное отношение к ним», не упоминая о месте совершения указанного преступления [5].
На наш взгляд, указание на место совершения хулиганства должно быть в обязательном порядке закреплено не только в упомянутом акте судебного толкования, но и в самом законе, поскольку логика подсказывает, что нарушение общественного порядка возможно только в общественном месте. Следует отметить, что современное законодательство не содержит нормативного закрепленного понятия «общественное место». В доктрине существует несколько подходов к его определению. В частности, А.В. Куделич считает, что в качестве такового должно рассматриваться место, непосредственно предназначенное для общения людей, вне зависимости от количественного присутствия граждан. Данную точку зрения также разделяет А.П. Клюшниченко. В.С. Егоров в своей авторской дефиниции общественного места предлагает под ним понимать места, постоянно или временно предназначенные для посещения неопределенным кругом лиц, исходя из их специально предусмотренного социального назначения.
Согласимся с мнением названных выше ученых о целесообразности определения перечня общественных мест. Однако считаем, что при посягательстве на общественный порядок в качестве критериообразующих признаков общественного места должна выступать не только непосредственная его характеристика, но и обязательное указание на присутствие при совершении хулиганских действий граждан. В.Ф. Кириченко небезосновательно утверждал, что неуважение к обществу возможно только в публичных проявлениях, а совершение идентичных с хулиганством действий в отсутствие людей не образует состава преступления, предусмотренного анализируемой статьей.
Другая группа ученых, одним из представителей которой является А.В. Кунашев, раскрывает признак явного неуважения к обществу исходя из мотивации преступного поведения, направленной в первую очередь на противопоставление себя окружающим, то есть неопределенному кругу лиц, вне зависимости от их принадлежности6. Т.В. Долголенко, соглашаясь с данным подходом, делает вывод о том, что мотивация, указанная в пункте «б» части 2 статьи 213 УК РФ, является разновидностью хулиганского мотива. На наш взгляд, последнее утверждение, является достаточно спорным по причине отсутствия аргументов в его поддержку [9, с. 17].
А.Н. Игнатов в своей работе, посвященной проблемам квалификации хулиганства, предложил третий подход к определению признака публичности. По его мнению, он не может носить обязательного характера по причине сужения понятия хулиганства8. Комментируя высказанную точку зрения, отметим, что мы соглашаемся с необходимостью унификации уголовно-правовых норм, в том числе и хулиганства, однако, излишне расширительное толкование исследуемой нормы создает массу проблем при квалификации статьи 213 УК РФ, что влечет за собой снижение ее эффективности. Можно, на наш взгляд, согласиться с А.В. Ростокинским, указывающим, что «новеллы законодательства об ответственности за совершение хулиганства оказывают негативное воздействие на состояние борьбы с насильственной преступностью, включая экстремистское насилие». В этом же ключе рассуждают Ц.З. Апостолова и Б.В. Волженкин, совершенно справедливо отмечающие, что современное законодательное определение хулиганства создало новые предпосылки для научных дискуссий, споров, а также коллизий в правоприменительной деятельности, что указывает на ошибочность принятого законодательного решения.
Полагаем, что уйти от оценочной характеристики упомянутых выше признаков по объективным причинам невозможно. Это диктует необходимость максимальной их конкретизации. Представляется, что этому будет способствовать указание на место совершения преступления (общественное место) и то, что уголовно-наказуемое хулиганство совершается с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия. Реализация данного предложения позволит, на наш взгляд, более эффективно применять анализируемую норму на практике и снимет вопросы в отграничении ее от административного правонарушения [19 с. 76-77].
Определяя специфику субъективной стороны статьи 213 УК РФ необходимо остановиться на мотивации преступного поведения, чаще всего и порождающей проблемы при квалификации.
Особую роль мотивы, имеющие непосредственное значение при квалификации статьи 213 УК РФ, приобрели в результате принятия Федерального закона от 24 июля 2007 года № 211-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с совершенствованием государственного управления в области противодействия экстремизму» и Федерального закона от 10 мая 2007 года «О внесении изменений в статьи 214 и 244 Уголовного кодекса Российской Федерации и статью 20.3 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях».
В частности, вышеуказанные федеральные законы изменили содержание пункта «е» части 1 статьи 63 УК РФ, который ныне изложен в следующей редакции: «Совершение преступления по мотивам политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо по мотивам ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы». При этом данный отягчающий признак также нашел свое отражение в качестве квалифицирующих признаков в ряде составов преступлений (п. «л» ч. 2 ст. 105; п. «е» ч. 2 ст. 111; п. «е» ч. 2 ст. 112; п. «б» ч. 2 ст. 115; ч. 2 ст. 116; п. «з» ч. 2 ст. 117; и др.), в том числе и в анализируемой норме.
Как видим, критериеобразующими признаками указанного выше отягчающего обстоятельства являются ненависть или вражда, а уже потом их разновидности (политическая, идеологическая, расовая, национальная или религиозная). В этой связи целесообразно обратиться к этимологии соответствующих понятий.
В.И. Даль и С.И. Ожегов рассматривают термины «ненависть» и «вражда» как синонимы. Схожее мнение высказывает И.Я. Козаченко, определяющий, что ненависть — это чувство вражды, вызванное единоличной или взаимной неприязнью в отношении как индивидуума, так и неопределенного круга лиц. Вражда им рассматривается как негативное (отрицательное) отношение к конкретному человеку или группе людей по причине неопределенного круга событий, явлений или фактов4. В качестве критериеобразующих признаков автор выделяет такие понятия, как «чувство» и «отношение». Полагаем, что в ряде случаев данные термины могут использоваться как синонимы, что не дает нам возможности определить предложенное авторское их содержание, исходя из анализа предложенных дефиниций, и дает нам основание рассматривать их как идентичные. При этом и ряд других ученых поддерживают также этот подход, с которым нельзя согласиться. В психологии ненависть воспринимается как стойкое, активное отрицательное чувство человека, направленное на явления, противоречащие его потребностям, убеждениям, ценностям. Ненависть способна выражаться не только в соответствующих оценках, но и в активной деятельности. Чаще всего формированию ненависти предшествуют недовольство, отрицательные переживания и т. д. В.И. Тюнин справедливо отметил, что причиной возникновения данного негативного чувства является субъективная оценка определенных событий, явлений, фактов как отрицательных7. Все это дает нам основание констатировать, что ненависть выражается в пассивной деятельности лица, отражающей лишь его негативное психическое отношение к определенным событиям либо лицам.
Вражда же, на наш взгляд, предполагает активную деятельность лица в виде совершения каких либо противоправных действий, мотивированных ранее сформировавшейся ненавистью, что дает нам основание констатировать невозможность использования терминов «ненависть» и «вражда» как синономичных.
Раскрывая политическое содержание преступной мотивации, следует отметить, что вообще политика — это деятельность в сфере отношений между большими социальными группами, нациями и государствами8, что предполагает весьма широкое ее толкование и в рамках преступлений экстремистской направленности требует определенных уточнений.
В доктрине существует несколько подходов, определяющих содержание политической мотивации при совершении преступлений экстремистской направленности. Например, по мнению Н.А. Егоровой, мотив политической ненависти или вражды — это мотивация, непосредственно связанная с определенной деятельностью потерпевшего и (или) субъекта преступления.
К сожалению, такое понимание мотива политической ненависти или вражды является весьма неопределенным по своему содержанию, не дает объективной возможности отграничить общеуголовное преступление от деяний экстремистской направленности даже при наличии специальных потерпевших (например, убийство представителя политической партии по мотиву личной неприязни и т. п.). По мнению П.А. Кабанова, политическая ненависть в преступлениях экстремистской направленности представляет собой побуждение к совершению преступления в отношении лиц, придерживающихся иных политических взглядов, в целях борьбы за власть. Политическая вражда, считает указанный автор, включает в себя совершение каких-либо демонстративных действий, выражающих неприязнь к иным политическим оппонентам, основанных на особых политических убеждениях [26, с. 85-86].
Полагаем, что профессор П.А. Кабанов прав, поскольку политическая мотивация доминирует при совершении преступлений экстремистской направленности, что предопределяет ее особую значимость в качестве детерминанта рассматриваемой группы преступлений. При этом политическая ненависть или вражда хотя и имеют общие признаки, однако различаются в первую очередь по форме реализации возникших политических мотивов.
Исходя из содержания термина «идеология», идеологическая мотивация представляет собой ненависть или вражду, основанную на радикальном неприятии идей, которых придерживаются потерпевшие [22, с. 57].
По мнению Н.А. Егоровой, под идеологической ненавистью или враждой следует понимать ненависть или вражду, возникшую по причине несовпадения представлений, понятий и взглядов у субъекта преступления и у потерпевшего. Полагаем, что в данном случае следует обратить внимание на два обстоятельства [17, с. 17].
Во-первых, при совершении преступлений экстремистской направленности, тем более основанных на идеологической мотивации, конкретный потерпевший выступает лишь как средство достижения поставленных целей, через воздействие на которое выражается негативное отношение к существующим порядкам и устоям. Во-вторых, автор, на наш взгляд, уходит от определения сфер, в которых возможна реализация данной мотивации, что делает предложенное понятие аморфным.
Отметим, что в доктрине существует и такой подход, в соответствии с которым вышеуказанные мотивации рассматриваются как неразрывно взаимосвязанные. Так, по мнению А.Г. Никитина, политическая и идеологическая мотивация прослеживаются при совершении практически любого преступления, не согласующегося с государственными интересами. Полагаем, что в таком случае в поведении виновного присутствует несколько мотиваций, однако при расследовании соответствующих уголовных дел необходимо устанавливать доминирующую, явившуюся основной причиной совершения конкретного общественно опасного деяния, предопределяющую сущность совершенного или совершаемого преступления.
Еще одной разновидностью преступной мотивации в преступлениях экстремистской направленности является расовая и национальная ненависть. В ее основе, как правило, лежит представление о принадлежности потерпевшего к иной расе или национальности. Представляется, что расовая ненависть тесно связана с ненавистью, возникающей на национальной почве, и по определению не может существовать одна без другой. То, что представители иных наций чаще всего обладают отличительными от виновных чертами, с которыми не согласны агрессоры, и выступает в качестве детерминанта их преступного поведения.
В.И. Тюнин справедливо отмечает, что рассматриваемая мотивация может находить свое выражение при проведении национальных праздников, в стиле жизни, манере одеваться, в отношении к женщинам, представителям иных национальностей и т. д.
Конструктивным признаком религиозной ненависти является приверженность потерпевших к той или иной религии, воспринимаемой виновными в качестве враждебной. С нашей точки зрения, основной проблемой современных религий, порождающей резкий всплеск преступлений на религиозной почве, является трактовка религиозных источников. Субъекты толкования не всегда точно передают их смысл, а и иногда умышленно вкладывают в текст иной смысл в целях достижения результатов, соответствующих их потребностям. Примером может служить придание религиозной окраски исключительно политическим явлениям (Республики Северного Кавказа, Афганистан, Израиль, Иран, Ирак и т. д.). Особенностью религиозного экстремизма является состояние фанатизма, выражающееся в безукоризненной истинности религии и совершении действий, направленных на достижение ее целей любыми средствами. При этом религия при совершении преступлений экстремистской направленности выступает как инструмент оправдания насилия. Более того, современная религия во всех ее проявлениях является способом политической борьбы за власть, территории и ресурсы.
В доктрине существует подход, в соответствии с которым закрепление соответствующей мотивации в законодательстве является недостаточно обоснованным. Полагаем, что такая позиция спорна по причине имеющейся потребности в определении признаков экстремистской мотивации как в правоприменительной, так и научной деятельности. Так, по мнению 78,4% опрошенных сотрудников правоохранительных органов, занимающихся выявлением и расследованием преступлений экстремистской направленности, основной проблемой при квалификации рассматриваемой группы деяний является установление мотивации. Данную точку зрения также поддерживают 81,7% ученых-юристов.
Считаем, что в законодательстве должна быть в обязательном порядке закреплена экстремистская мотивация, при этом она должна содержать в себе основные признаки, характеризующие ее, а именно: полное отрицание оппонентов (потерпевших) по признакам их политической, расовой, идеологической, национальной или религиозной принадлежности; посягательство или уничтожение оппонентов является инструментом достижения поставленных целей.
Еще одним признаком, характеризующим хулиганство, является совершение деяния по мотивам ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы. Полагаем, что основной проблемой при установлении данного отягчающего обстоятельства является и будет являться определение признаков социальных групп, в отношении которых возможно совершение рассматриваемых преступлений. Считаем, что использование местоимения «какой-либо» указывает на то, что даже для самого законодателя этот вопрос является неопределенным. Это подтверждается и отсутствием разъяснений уполномоченных на то органов, а также сумбурно формирующейся судебно- следственной практикой. В науке существует множество подходов к определению содержания социальной группы. Так, по мнению Р. Мертона, социальная группа представляет собой определенную совокупность людей, осознающих свою принадлежность к конкретной группе и взаимодействующих между собой. Исходя из этого определения, признаками социальной группы должны выступать: а) количественный критерий и б) наличие взаимообусловленных связей, что и предопределяет принадлежность к конкретной группе [28, с. 87].
Предлагаемый подход дает общее представление о социальной группе, однако не представляет возможности для определения четких признаков тех социальных групп, которые могут выступать в качестве объектов посягательств при совершении преступлений экстремистской направленности.
Отдельные авторы, осознавая это обстоятельство, предпринимают попытки к более четкому определению социальной группы путем перечисления видов общностей. Например, Н.А. Ратинова и А.Р. Ратинов считают, что к таковым можно отнести семью, коллектив, группу друзей, членов религиозных, общественных или политических организаций и т. д.
На наш взгляд, подготовить исчерпывающий перечень общностей по объективным причинам невозможно, что указывает на частичную несостоятельность предлагаемого подхода. Особого внимания заслуживает позиция А.Г. Кибальника и И.Г. Соломоненко, указавших, что «отсутствие приемлемых правовых признаков какой-либо социальной группы по существу размывает границы уголовной репрессии».
Думается, что в качестве потерпевших социальных групп могут выступать только те, которые и явились причиной возникновения экстремистской мотивации, то есть те социальные группы, которые отличаются от посягателей по признакам расовой, религиозной, политической и идеологической принадлежности, что и явилось причиной противоправного (преступного) поведения. Проведенное исследование показало, что существующая юридическая конструкция статьи 213 УК РФ порождает достаточно большое количество проблем при квалификации.
Принимая во внимание то, что в статье 213 УК РФ законодателем необоснованно объединены принципиально разные преступления, считаем, что необходимо на основе признаков, закрепленных в пункте «б» части 1 данной нормы, криминализировать самостоятельный состав преступления «Экстремистское хулиганство», разместив его в главе 29 УК РФ.
|