Объясняя социальную реальность как результат корреляции система-действие, Т. Парсонс видел структурно-функциональную зависимость элементов социальной системы ценностей и норм общества, в свою очередь определяющих, структурирующих социальные роли. Исполнение социальных ролей означает тот или иной ценностно-нормативный стандарт, на базе которого формируется социальная реальность. Таким образом, “социальная реальность” есть тоже внешнее, объективное по отношению к человеку явление, как бы противостоящее ему и довлеющее над ним. “Исключение” человека из социологической парадигмы и оперирование абстрактными понятиями структуры, функции, социальной роли, вопреки возмущению многих, сыграло положительную роль [2]. Такой подход позволяет сформировать обобщенную (редуцированную) модель социальных реальностей и переходить к следующим этапам социального исследования. Но процесс объективации здесь связан с существенным недостатком: социальные нормы и ценности как актуальная база объективации выступают в виде социальных констант, не подлежащих сомнению и анализу, имея статус объективного фона социальной реальности. При этом в известной мере выносится за скобки факт человеческой интерпретации и институализации норм, ценностей, правил, традиций, факт имманентной субъективности, входящей в акты конструирования социальной реальности. Поэтому социальной реальности присущ и процесс субъективации. Его не следует игнорировать или отрывать от процесса объективации.

Процесс субъективации – двухуровневый, двухдиапазонный. Первый уровень - это уровень сенсорно-чувственной субъективации внешнего мира. Мы видим, слышим, обоняем вещественные предметы окружающего социального мира, имея дело с ориентировочными рефлексами (типа «Was ist das?»). Второй уровень предполагает интерпретацию воспринятого. А. Шюц пишет, что мир культуры интерсубъективен, он “предстает перед нами как смысловой универсум, совокупность значений, которые мы должны интерпретировать для того, чтобы обрести опору в этом мире, прийти к соглашению с ним”. Конвенциональная условность в интерпретации смыслового универсума, как видим, выполняет необходимую функцию, обеспечивающую его соотнесение с объектами социальной реальности. «...Все объекты культуры (инструменты, символы, языковые системы, произведения искусства, социальные институты и т.д.) самим смыслом своим и происхождением указывают на деятельность человеческих субъектов <...> Поэтому я не могу понять объект культуры, не соотнеся его с деятельностью, благодаря которой он возник. Например, я не понимаю инструмент, не зная цели, для которой он предназначен; знак или символ - не зная, что он представляет в уме человека, использующего его; институт - не понимая, что он значит для людей, ориентирующих на нем свое поведение» [1].

Социальная реальность субъективируется как на основе уже заданного объяснения в культуре общества, так и на основе социо-культурного багажа знаний индивида или социальной общности. Отсюда напрашивается вывод, что у объективистов и у субъективистов результат восприятия представлен в виде образа. Первые представляют этот образ как абсолютно объективный, а вторые как субъективный. Разница в том, что представители субъективного направления признают этот образ как интерпретированную социальную реальность, которая и есть та реальность, с которой человек имеет  дело. Итак, феноменологический подход более реалистичен, поскольку понимает социальный мир как смысловой мир, в котором люди действуют, исходя из социально-субъективной значимости на основе «предопределенного мира значений» [3]. Феноменологическая социология исходит из того, что социальная реальность конструируется субъектом на основе смыслов и значений, заданных обществом или средой, в которой формировалось сознание субъекта. ”Упорядоченности, - пишет Г.Ромбах, - конструируются не отдельным субъектом, а вытекают из истории народа и времени”[1]. Ромбах, критикуя А.Шюца, замечает: “Шюц охватывает все волевые акты в определенный порядок, при этом безразлично, совершаются ли они в действительности или только представлены в фантазии” [9, s.226]. Таким образом, мы наблюдаем феноменологическую объективацию субъективно интерпретируемого мира, объективацию в форме интерсубъективности. Примечательно, что А. Шюц, трактуя интерсубъективность, говорит о результате взаимности субъективных перспектив [4, с.131].

Подобный подход перспективистской трактовки реальности перекликается с перспективизмом Х.Ортеги-и-Гассета. “Считалось, - замечает Ортега-и-Гассет, - что два разных субъекта придут к различным истинам. Теперь мы видим, что расхождение между мирами двух субъектов не предполагает ложности одного из них. Напротив, именно потому, что видимое каждым из них - это реальность, а не фикция, одно восприятие  должно отличаться от другого. Это расхождение не есть противоречие, это дополнение”.

А. Шюц предлагает «преодолевать» различия индивидуальных перспектив двумя способами: во-первых, путем взаимообмена точками зрения, когда я считаю, что моя точка зрения такая же, как и у другого; во-вторых, путем совпадения системы релевантностей. Так возникает объективированный конструкт интерсубъективной социальной реальности. Как отмечает Г. Ромбах, “ошибка Альфреда Шюца, который впрочем, был тонкий феноменолог, заключается в том, что он, примыкая к Гуссерлю, мог представить феноменологию только трансцендентно-субъективно. Поэтому его социальная феноменология восходит единственно к субъективным актам мнения и действия, которыми отдельный субъект входит в социальное пространство. То, что собственно социальность действует трансцендентально-конститутивно, ему было трудно представить”. Идея Ромбаха о трансцендентальной социальности позволяет стать на путь выхода из субъективистского заколдованного круга феноменологической интерсубъективности. Ибо если ставить задачу точного отображения объективной реальности, то идея интерсубъективного пространства ее полностью не решает.

П. Бергер и Т. Лукман признают: “Реальность повседневной жизни в качестве  реальности имеет само собой разумеющийся характер. Она не требует никакой дополнительной проверки сверх того, что она просто  существует. Она существует как самоочевидная и непреодолимая фактичность. Я знаю, что она реальна. Хотя у меня и могут возникнуть сомнения в ее реальности, я должен воздержаться от них, поскольку живу повседневной жизнью согласно заведенному порядку. Такое воздержание от сомнений  настолько устойчиво, что, для того, чтобы отказаться от него, как мне того хотелось бы, скажем, в процессе теоретического или религиозного размышления, я должен совершить резкий скачок” (выделено Б.С.). Социальная наука все больше убеждается в том, что сомнение относительно адекватности восприятия социальной реальности имеет веские основания. Пора признать, что социальный анализ должен осуществляться не только относительно интерпретаций сознанием людей реальных процессов, но и относительно (насколько возможно) самих процессов. Развивающаяся феноменологическая социология обязана учитывать факт, что одним из истоков феноменологического образа (пейзажа) является часто выносимая феноменологами за скобки единственно объективная реальность, к которой, в конечном счете, все всегда приводится.

Тем не менее, идея интерсубъективности может быть интерпретирована в объективизированном ключе, т.е. не только как результат конституирующей деятельности сознания “Я” и “других”, но и как результат конституирующей целостной деятельности человека, которая и есть то недостающее звено в движении от субъективных образов и интерпретаций к их объективному результату как в виде символов, знаков, произведений искусства, так и в виде материально-вещественных артефактов и даже видоизмененной естественной среды (леса, парки, поля и т.д.) Интерсубъективный универсум порождает феномен интеробъективности. Последний представляет собой обезличенную “интерпретацию” свойств, значений и качеств элементов социальной реальности. Эта интерпретация осуществляется в виде онтических или, по Ромбаху, “трансцендентальных” взаимодействий социальных тел. “Интерпретация” в универсуме интеробъективности выглядит как “вписывание”, приспособление любого объекта в социальную реальность, т.е. своеобразное “общение” на языке окружающих предметов и явлений, чтобы быть вместе с ними. Это могут быть люди, которым интерсубъективность дана в той форме, о которой говорит А.Шюц, - но интеробъективность должна ими ощущаться, чувствоваться, просчитываться интуитивно (в худшем случае интуитивно, в лучшем - путем комплекса косвенных исследований на интердисциплинарном уровне), будучи недосягаемой как явление онтической социальной реальности.

Поэтому процесс объективации, наряду с условной “как будто” объективацией, обязательно сопровождается процессом онтической действительной объективации. При этом формируются две реальности или точнее две составляющие единой целостной реальности социальной перспективы: 1. феноменологическая, объективированная статусно в форме интерсубъективности; 2. действительная, онтическая (трансцендентная реальность).

Традиционная феноменологическая онтологизация (объективация) необратимо перекрывает дорогу к познанию реальных социальных процессов, остановившись на познании социальных фактов или интерсубъективного пространства. Социолог, обращаясь к “субъективному смыслу”, вправе рассчитывать на ситуативную адекватность, угадывание этим “смыслом” онтического в социальной действительности, что иногда случается. Но если на этом остановиться, в большинстве случаев грозит опасность неадекватности в социальной практике. Ромбах, критикуя феноменологическую социологию с позиций феноменолога, выступает за развитие феноменологического подхода в сторону более близкого к реальности взгляда на общество. “Ничто не может всерьез называться феноменологией, что не прошло через трансцендентальный статус. Это означает в социальной сфере, что базисные феномены (Grundfänomene) социальной жизни должны пониматься в трансцендентальном измерении, если кто-то хочет заниматься “феноменологической социологией”. Это значит, что феноменологией может называться не описание явлений социальной жизни, а только описание трансцендентальных структур социальности, которые лежат в основе каждого социального явления, чтобы его можно было назвать “социальным”.

В данном направлении исследования нельзя смотреть на различные явления социальной жизни. Следует находить трансцендентную основу, разворачивающую игровые поля, где становится возможным событие, заслуживающее название “социальная жизнь” [4, с. 282]. Подобное требование, считает Ромбах, может показаться формальным структурированием ступенчатого процесса познания. “В действительности же оно внедряется в область содержательных определений и разрывает те области исследования, которые до этого были невидимы. Так, например, самобытная  “жизнь” той или иной самой в себе упорядоченности, это не та жизнь, которая зависит лишь от действий и взаимоотношений участвующих в этом людей, а которая этим действиям и отношениям предшествует и открывает и определяет их пространство игры.<…>Можно процессы в трансцендентальной области упорядоченностей называть “объективными” и поэтому отличать их от действий и отношений, действующих в этих упорядоченностях людей, как чисто “субъективных”. Действительность трансцендентна не потому, что она совсем оторвана от познания, а потому, что она, будучи независимой от действующего субъекта, связана со структурой познавательного процесса. Трансцендентность выступает как выражение недоступности человеческому произволу и самонадеянности тех измерений, в которых сосуществуют процессы и вещи, порожденные людьми же, но им не подвластные. Современная феноменология «разовьется в “историческую феноменологию, т.к. “трансцендентальная жизнь” упорядоченностей является процессами «истории»». Тогда мы можем рассчитывать на устранение несоответствия между эпистемологией, как учением о познании, и онтологией, как учением о действительности. Ибо то и другое склонны к образам действительности статического характера. И только тогда, когда мы социальную реальность понимаем исторически в событийно-процессной форме, как это делали Бергсон, Уайтхед, Хайдеггер, мы преодолеваем несоответствие в метареальности социальной перспективы. Именно в социальной перспективе, благодаря единой взаимосвязи динамики временных характеристик действительности и познающего субъекта, осуществляется не противостояние, а, по принципу дополнительности, взаимодействие эпистемологии и онтологии.

Новое видение социальной реальности предстает целостной метареальностью, социальной перспективой, в которую интегрирован и универсум восприятия как феноменологической интерсубъективной реальностей, так и онтической, трансцендентальной и, возможно, других реальностей. Как видим из вышеизложенного, универсум или поле восприятия - необходимая составляющая феномена социальной перспективы. Г. Ромбах верно подмечает объективно-субъективный характер условий восприятия. «Как мы уже видели, феномену восприятия принадлежит отношение вещь - фон. Фон образует поле восприятия, “пространство”, которое является безусловной предпосылкой для возникновения снятого восприятия».

Восприятие социальной реальности предполагает центр восприятия. Как правило - это человек. “Каждая жизнь есть точка  зрения на вселенную”. Но каким образом из этих точек складывается некая целостная картина социальной реальности? При этом не следует забывать, что в любом случае эта целостная картина будет называться “социальная перспектива” В индивидуальном восприятии центром социальной перспективы является человек. Эту идею человека как центра перспективы ярко представил Х.Ортега-и-Гассет.

Всякая перспектива должна иметь точку отсчета, у Ортеги-и-Гассета это человек. Каждый человек “организует” мир в “перспективу”, зависящую о точки видения мира именно этим человеком. Поэтому мир предстает перед отдельным человеком в определенной данному человеку соответствующей “структуре”. «Два человека смотрят на один и тот же пейзаж с различных точек зрения. Они видят, однако, не одно и тоже. Разница в местоположении приводит к тому, что пейзаж организуется  различным образом перед взором каждого из них. <…> Космическую реальность можно видеть лишь в определенной перспективе». Ортега, однако, не считает, что человек, являясь точкой отсчета перспективы, искажает реальность. «Перспектива –это один из компонентов реальности. Не будучи ее деформацией, она является ее организацией» [1, с.47]. Человек, следовательно, организует воспринимаемую реальность. Если меняется место, занимаемое созерцателем, меняется перспектива. Перспектива, таким образом, - это то, что зависит от субъекта - носителя точки зрения - и от места точки зрения субъекта, т.е. той реальности, которая окружает субъекта. Замечу, в отличие от многих авторов Ортега придавал реальности больше значения в создании перспективы. В этой реальности мира особую роль играют “обстоятельства”, во многом определяющие жизнь человека. “Для того, что бы было возможно решение, нужно одновременно дать свободу и границы, относительную детерминацию. Это выражается категорией “обстоятельства”. Жизнь всегда оказывается в определенных обстоятельствах в расположении кругом нее – circum – вещей и лиц. Жизнь проходит не в пустом мире, мир жизни конститутивно представляет собою обстоятельства, этот мир здесь, сейчас. И обстоятельство является чем-то детерминированным, закрытым, но в тоже время открытым и обладающим внутренней свободой, пространством или подтверждением направления движения, принятого решения» [3, с.184]. Обстоятельства у Ортеги это не только предметный мир, но мир культурный, исторический, социальный. Социальная жизнь подчинена постоянно действующей обстоятельности. Пространство и время он назвал “объективными ингредиентами” перспективы.